- Другой Псков - http://nbp-pskov.com -

Праздник непослушания. Часть двеннадцатая

Все слышали выражение – «мне стыдно быть русским»? Все. Впервые мы услышали его при Горбачёве. Так «приличные люди» (а демократы всегда считают себя очень «приличными», неприличного демократа в природе не существует) реагировали на любой советский недостаток, реальный или мнимый. Чуть что не по ним: «Ах, какое убожество, мне стыдно быть русским после этого!» По их мнению, это было страшным чмырением для нас, «совков». Рубль неконвертируемый – им «стыдно быть русскими», в магазинах очереди – то же самое, Прибалтику из СССР не выпускают – вообще позор русской нации до седьмого колена! Казалось, что после такого стыда все демократы должны в знак протеста записаться в цыгане или зулусы, но этого почему-то не произошло.

А знаете ли вы, уважаемые читатели, что на самом деле это гнилое выраженьице появилось гораздо раньше, а именно – в начале 20-го века? Тогдашние либералы точно так же реагировали на окружающую реальность. Особенно «стыдно» им стало после их же Февральской революции, в результате которой, как мы знаем, на политическую сцену впервые вышел русский народ.

Хотя, никто из господ его и не звал, так уже получилось. Дворцовый переворот, усиленный хорошо организованными беспорядками в столице (во всей остальной Российской империи было спокойно), привел к непредвиденным осложнениям. Ящик Пандоры был открыт, и из него повылазили самые неожиданные персонажи.

Для начала Михаил отказался от трона и потребовал созыва Земского Собора (Учредительного Собрания). Потом «быдло» не захотело смирно возвращаться в своё стойло, и потребовало от господ свою долю пирога. Да и сами господа оказались совершенно не готовы к управлению страной. Возник полный раздрай, каждый греб под себя, и все вместе губили российское государство.

Зачем господам была нужна Февральская революция? Ответ, самый точный и краткий, дал Маяковский. «Граждане, у этого царищи невозможный рот! Всё как есть, проклятый, один сожрёт!» («Мистерия-буфф»). В общем, делиться надо!

Идеалом для тогдашних либералов, как и для сегодняшних, было нечто вроде Ельцина. То есть правитель, который установит диктатуру демократов, провозгласит свободу паразитам, позволит обирать народ в неограниченном размере и будет полностью зависим от Запада. В общем, этакое колониальное мумбо-юмбо, распродающее страну за бусы и консервные банки. Но царев брат Михаил отказался от столь позорной роли, и все планы заговорщиков повисли в воздухе.

Народ же хотел совершенно другое. Первым делом – долой войну, вторым – земельную реформу, третьи – решение рабочего вопроса. Ясно, что ни с одним подобным требованием господа согласиться не могли. Остановить такую хорошую, такую прибыльную войну – да ни за что на свете! Землю крестьянам, в принципе, можно было бы отдать, но дело в том, что к 1917 году почти все помещичьи наделы были давно заложены-перезаложены в банках. А во главе банков стояли, разумеется, главные российские демократы или даже их заморские хозяева. (Только этим можно объяснить невероятную политику партии эсеров, отказавшуюся выполнять собственную программу, хотя её представители сидели и в Советах, и во Временном правительстве).

Что касается восьмичасового рабочего дня, то господа и устраивали-то февральский заговор для того, чтобы ещё удобнее усесться на рабочих шеях, увеличив рабочий день и отменив все немногие гарантии, что были в царском трудовом законодательстве. (Потому как – свобода должны быть для всех, и в первую очередь для капиталистов!)

Таким образом, политические устремления у разных слоёв российского общества были диаметрально противоположны. Когда правил царь, то он выполнял роль дежурного пугала, более-менее примирявшего классы-антагонисты. Теперь царя не стало, и ничто не могло им помешать весело драться. Перспективы дожить до вожделённого Учредительного Собрания у подобной страны были весьма кислые. Ведь одна только Украина могла вызвать полномасштабный политический кризис, не говоря уже о прочих национальных окраинах.

Нет, первое время наблюдалась всеобщая эйфория. Казалось, что рухнули вековые преграды, и с минуты на минуту произойдет нечто невероятное, после чего все станут братьями и сёстрами. Но время шло, а чудо все не происходило. Оказалось, что демократия без руля и без ветрил не может быть самоцелью, а наоборот, развязывает самые гнусные инстинкты у хищников и паразитов.

(Если вы ради чисто научного интереса объявите подлинную неограниченную демократия, то скоро обнаружите, что народным представительством там и не пахнет, а все командные посты заняли очень странные личности! Примерно такие, как на картинках)

fkzIBsYmwqQ [1]

Pd1_6k0guyg [2]

Поначалу господа думали – вот помитингуют мужики, проголодаются, и снова влезут в барский хомут, как это всегда в истории бывало. Скорее всего, так бы оно и было, но все расчёты спутал Ленин.

Прочие «братья-социалисты» брать власть всерьёз и не думали. Их вполне устраивала роль вечной ручной оппозиции, ни за что не отвечающей, ничего не решающей, но при этом сытно жрущей и сладко пьющей. Они охотно бы уступили власть буржуазии, и образовалось бы нечто вроде нынешней Госдумы. Но Ленин для большевиков такого «счастья» не желал.

Вообще, Ильич возвышался над тогдашним политическим бомондом, как великан над карликами. Его величайшая работоспособность привлекла в партию способных людей. Народ, которому было наплевать на марксизм, инстинктом почувствовал в нем вождя. Так народные массы обрели свой голос и своё знамя, поскольку эсеровские и меньшевистские пустозвоны успели всем надоесть.

Именно этим и объясняются гонения на Ленина, вынудившие его уйти на нелегальное положение. И социалисты, и капиталисты видели в нем опаснейшего врага, и против ленинцев началась мощная клеветническая капания. Большевиков объявили виновными буквально во всём.

Из книги Джона Рида, «Десять дней, которые потрясли мир».

«Американцам показалось бы невероятным, что классовая борьба может дойти до такой остроты. Но я лично встречал на Северном фронте офицеров, которые открыто предпочитали поражение сотрудничеству с солдатским комитетами. Секретарь петроградского отдела кадетской партии говорил мне, что экономическая разруха является частью кампании, проводимой для дискредитирования революции. Один союзный дипломат, имя которого я дал слово не упоминать, подтверждал это на основании собственных сведений. Мне известны некоторые угольные копи близ Харькова, которые были подожжены или затоплены владельцами, московские текстильные фабрики, где инженеры, бросая работу, приводили машины в негодность, железнодорожные служащие, пойманные рабочими в момент, когда они выводили локомотивы из строя…

Значительная часть имущих классов предпочитала немцев революции – даже Временному правительству – и не колебалась говорить об этом. В русской семье, где я жил, почти постоянной темой разговоров за столом был грядущий приход немцев, несущих «законность и порядок». Однажды мне пришлось провести вечер в доме одного московского купца; во время чаепития мы спросили у одиннадцати человек, сидевших за столом, кого они предпочитают – «Вильгельма или большевиков». Десять против одного высказались за Вильгельма.

Спекулянты пользовались всеобщей разрухой, наживали колоссальные состояния и растрачивали их на неслыханное мотовство или на подкуп должностных лиц. Они прятали продовольствие и топливо или тайно переправляли их в Швецию. В первые четыре месяца революции, например, из петроградских городских складов почти открыто расхищались продовольственные запасы, и так что имевшийся двухгодовой запас хлеба сократился до такой степени, что его оказалось недостаточно для пропитания города в течении одного месяца… Во всех магазинах крупных городов находились целые тонны продовольствия и одежды, но приобрести это могли только богатые.

В одном провинциальном городе я знал купеческую семью, состоявшую из спекулянтов-мародёров, как их называют русские. Три сына откупились от воинской повинности. Один из них спекулировал продовольствием. Другой сбывал краденое золото из Ленских приисков таинственным покупателям в Финляндии. Третий закупил большую часть акций одной шоколадной фабрики и продавал шоколад местными кооперативам, с тем чтобы они за это снабжали его всем необходимым. Таким образом, они в то время как массы народа получали четверть фунта черного хлеба в день по своей хлебной карточке, он имел в изобилии белый хлеб, сахар, чай, конфеты, печенье и масло… И всё же, когда солдаты на фронте не могли больше сражаться от холода, голода истощения, члены этой семьи с негодованием вопили: «Трусы!», они «стыдились быть русскими»… Для них большевики, которые в конце концов нашли и реквизировали крупные запасы припрятанного ими продовольствия, были сущими «грабителями».

…С каждой неделей продовольствия становилось всё меньше. Хлебный паёк уменьшили с 1 ½ фунтов до 1 фунта, потом до ¾ фунта, ½ фунта, и ¼ фунта. Наконец, прошла целая неделя, когда совсем не выдавали хлеба. Сахару полагалось по 2 фунта в месяц, но эти 2 фунта надо было достать, а это редко кому удавалось. Плитка шоколада или фунт безвкусных леденцов стоили от 7 до 10 рублей, то есть по крайней мере, доллар. Половина петроградских детей не имела молока; во многих гостиницах и частных домах его не видели по целым месяцам. Хотя был фруктовый сезон, яблоки и груши продавались на улицах чуть ли не по рублю за штуку…

Ну, какова обстановочка летом 1917 года? А ведь большевики отнюдь не у власти, а на полулегальном положении. Более того, они ещё не самая крупная партия. И всё равно, для всех паразитов они уже являются страшилкой номер один. Единственная неточность, вполне простительная иностранцу – не могло быть в Питере двухгодовых запасов хлеба. Всё остальное – достоверно. Читаем дальше.

«Наступала зима – страшная русская зима. В торгово-промышленных кругах я слышал такие разговоры: «Зима всегда была лучшим другом России; быть может, теперь она избавит нас от революции». На замерзающем фронте голодали и умирали несчастные армии, потерявшие всякое воодушевление. Железные дороги замирали, продовольствия становилось всё меньше, фабрики закрывались. Отчаявшиеся массы громко кричали, что буржуазия покушается на жизнь народа, вызывает поражение на фронте. Рига была сдана после того, как генерал Корнилов публично заявил: «Не должны ли мы пожертвовать Ригой, чтобы возвратить страну к сознанию её долга?»

Тогдашний генерал Корнилов был нечто вроде генерала Лебедя – спец по капитуляциям. Но именно такой человек был нужен буржуазии для подавления революции. Уже с мая месяца в стране начали возникать контрреволюционные организации, правда, в основном говорильные.

К счастью, как я уже писал, орлы в болоте не водятся, и корниловский путч провалился так же позорно, как и все его «победы». Об этом – в следующей части, которую я назову «Генеральская мафия».

(продолжение следует)

Часть 1 [3]
Часть 2 [4]
Часть 3 [5]
Часть 4 [6]
Часть 5 [7]
Часть 6 [8]
Часть 7 [9]
Часть 8 [10]
Часть 9 [11]
Часть 10 [12]
Часть 11 [13]