Праздник непослушания. Пятнадцатая часть
Ну вот, наше повествование про незабываемый 1917 год подошло к моменту «корниловского» путча. Но прежде чем рассказать об этом, позвольте сказать пару слов для нынешних поклонников ГЕНЕРАЛА и прочей белогвардейщины. Тем более, что стараниями средств массовой дезинформации их в России сейчас развелось больше, чем в ту пору.
«Историки с гидрой плакаты выдерут — Чи эта гидра была, чи нет? — а мы знавали вот эту гидру в её натуральной величине».
В. Маяковский, «Владимир Ильич Ленин».
Первое. Мог ли путч увенчаться успехом? Нет. Не мог. Даже если бы военные захватили столицу и перевешали всех подвернувшихся большевиков (а заодно и «братьев-социалистов»), это никоем образом не гарантировало, что они смогут удержаться. Видите ли, армия, терпящая на фронте поражение за поражением, то есть не справляющаяся со своим прямыми обязанностями, не является для народа авторитетом. И доверить ей ещё и внутреннюю политику – дураков нет. Наполеон, прежде чем стать императором, успел одержать немало побед в качестве простого генерала. И только потому его переворот увенчался успехом – французская нация увидела в нём человека, заслуживающего доверия больше, чем прежние болтуны-депутаты.
Всего этого Корнилов (точнее, те, кто стоял за ним), не понимали. Им казалось, что население должно любить и уважать военных только за их погоны, сабли и аксельбанты. Независимо от успехов или провалов действующей армии, которую они представляли. Да, сейчас такой взгляд широко распространен в современной российской армии, но в ту пору русские предъявляли к военным «завышенные» требования.
Второе. Для успеха переворота нужно, чтобы военные (в смысле – офицерский корпус, а не только одни генералы) ощущали себя элитой нации и имели моральное превосходство над прочими сословиями и над законом. Ничего подобного не было уже в начале 20-го века. Поручиков Голициных и корнетов Оболенских было ничтожно малое число (ну не хотели аристократы служить России – их и так неплохо кормили!), преобладали «беспородные».
В этом смысле в России офицерский корпус не является привилегированной, элитарной частью общества и не рассматривается как таковой ни населением, ни самими офицерами. Военные – это будущие пенсионеры, и получатели более-менее значительной зарплаты, но отнюдь не моральный авторитет. Такое положение сейчас, примерно так же было и в ту пору.
Третье. Корнилов сразу заявил о продолжении войны «до победного конца». Идея эта была крайне непопулярна в народе. Население не понимало, ни из-за чего Первая мировая началась, ни зачем Россия в неё влезла. Кроме того, война эта сильно отличалась от Великой Отечественной тем, что изобиловала «странностями» (Корнилов – это только одна из многих), и народ подозревал, что его дурят. Конечно, было бы неплохо присоединить Босфор с Дарданеллами, но не такой же ценой!
(К тому же отдавать нам эти проливы Запад вовсе не собирался, и среди историков ходит мнение, что Антанта потому так легко согласилась на Февральскую революцию, что знала – без царя в России начнётся полный бардак. И, значит, запланированный русскими десант на Царьград сорвется: так оно и вышло).
Вообще, идея «войны до победного конца» была лакмусовой бумажкой, с помощью которой безошибочно распознавались все агенты Антанты, от левых эсеров до мятежного Чехословацкого корпуса. (Чехи, спрятавшиеся от войны в русском плену, вдруг, ни с того ни сего, летом 1918 года изъявили желание воевать с немцами!) А уж все белогвардейские вожаки до самой капитуляции Германии в обязательном порядке объявляли войну этой стране (на что немцы даже не обижались – что на дураков обижаться!).
Так вот, в предстоящей Гражданской войне стоило только населению услышать этот тезис (о войне «до победы»), как самый задрипанный красноармейский отряд начинал проявлять и стойкость, и героизм в борьбе носителями этой идеи. Именно потому красные, под руководством бывших аптекарей, журналистов и адвокатов, одолели белых, возглавляемых «прославленными» генералами. (Разумеется, Германия была разгромлена в конце 1918 года, но дурная слава беляков осталась с ними до самого конца Гражданской войны).
Это всё, что я хотел сказать нынешним белогвардейцам, а теперь позвольте продолжить рассказ об августе 1917 года.
Итак, сдача Риги развязала руки Корнилову – ГЕНЕРАЛЪ получил возможность маневрировать войсками в опасной близости от Петрограда, мотивируя это заботой об обороне столицы. В самом Питере среди военных зрел заговор. Кадетская фракция Временного Правительства подозрительно шушукалась.
Положение облегчалось тем, что близилось 27 августа: круглая дата, юбилей, полугодовщина с момента начала Февральской революции. Праздновать по поводу и без повода тогда любили, как сейчас, и, разумеется, в столице должны были пройти демонстрации и митинги. А демонстрации и митинги могут плавно и естественно перейти в такие же беспорядки, которые имели место в Июле – правда же, могут? Ну а беспорядки послужат отличным поводом для ведения в столице военного положения со всеми вытекающими из этого последствиями.
Ещё за день до Государственного Совещания ГЕНЕРАЛЪ говорил начальнику своего штаба, другому генералу, Лукомскому: «Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать, да разогнать так, чтобы он никогда и не собрался».
В общем, вопрос «Что делать?» был решен, дело было за малым – большевики, будь они трижды неладны, не собирались устраивать бунт! Зачем? Их вполне устраивало сложившееся положение, время работало на них. Значит, «товарищам» надо помочь… И «помощь» была оказана.
Во второй половине августа с фронта в Ставку было вызвано около трех тысяч офицеров. Формально – для ознакомления с новыми образцами оружия. На самом деле в Могилёве им выдали деньги и отдали приказ: прибыть в Петроград и быть готовыми к выполнению любых задач. Каких задач? Там скажут…
24 августа генерал Крымов получил приказ двигаться на столицу, как только получит известие о восстании большевиков. И действительно, в назначенное время на заводах Петрограда появились какие-то люди в плохо сидящих солдатских шинелях, и стали призывать рабочих «бить буржуев».
Но большевики после расстрела Июльской демонстрации провели большую работу по укреплению дисциплины внутри партии и среди своих сторонников. Рабочие не пошли за провокаторами, выгоняли их с митингов, а потом стали бить. В общем, затея провалилась. Но каковы «их благородия!» Полицейских провокаторов не стало, так сами принялись за провокаторскую работёнку. Притом, судя по всему, большая их часть, оказавшись в столице, плюнула на всё, пропила полученные деньги и испарилась. Да, «благородство» из офицерской среды так и пёрло…
Тут возникает естественный вопрос: а не были ли июльские события такой же провокацией? Ведь свой узнаваемый «почерк» имеют не только уголовники, но и политические. Об этом предупреждал Сталин, и, судя по всему, был прав. Само время показало его правоту.
26 августа на улицах Петрограда появились корниловские листовки. Войска приближались в столице. Возник вопрос – кто кого? И тут Корнилов допустил роковую ошибку.
Участники заговора, естественно, постоянно обменивались информацией. Но не всё можно доверить радио и телефону, и потому между столицей и Ставкой постоянно курсировали Савинков и князь Львов – бывший прокурор Священного Синода. Ну так вот, приехал этот Львов к ГЕНЕРАЛУ, и начал зондировать почву на предмет: что же будет с ПРЕМЬЕРОМ, с Александром свет Федоровичем. Ну и Корнилов, простая душа, взял да и ляпнул то, что думал – «Временных» разогнать, а самому Керенскому дать пост министра юстиции. А по Ставке ходили разговоры, что и это назначение – временное, а потом от Керенского надо вообще избавиться. Всё это было исправно донесено Львовым до ушей Александра Федоровича.
Как только Керенский узнал об этих планах, вопрос «что делать?» был для него решен. 27 августа ПРЕМЬЕР выступил против ГЕНЕРАЛА. Подельники разодрались, и успех путча повис на волоске.
27 августа, совершенно неожиданно для Корнилова, Керенский приказал ему сдать дела и прибыть в Питер. ГЕНЕРАЛЪ не подчинился, и, естественно, был объявлен мятежником.
28 числа кадеты Временного правительства предложили генералу Алексееву пост главы правительства и, получив его согласие, попытались голосованием сместить Керенского с его поста. В ответ Александр Федорович объявил отечество в опасности и захотел создать Директорию по французскому образцу.
(Но тут возникает подозрение, что на самом деле никто Корнилова реально в диктаторы и не намечал, а просто Алексеев использовал его, как в своё время Ельцин использовал Лебедя).
В общем, все предавали всех. Ну, в политике это обычная ситуация.
Как бы то ни было, но смещение Корнилова сыграло свою роль: большая часть русской армии не захотела влезать в политику, которая грозила перерасти в Гражданскую войну. Однако корпус Крымова упорно продолжал движение на столицу, и с ним надо было что-то делать.
Итак, 27 августа Керенский объявил Петроград на военном положении, и тут же началась организационная чехарда. Моментально вспыхнули ожесточенные дебаты между правительством и Советами – и те, и другие страстно любили болтать, а тут такой удобный повод! Параллельно 28 августа Советы создали свой Комитет народной борьбы с контрреволюцией, чем добавили бардака. Обычное для демократов дело – они бы и на виселицу шли с нескончаемыми речами.
Ну так вот, если бы оборона Петрограда и в самом деле была поручена этим типам, то они все через пару дней качались бы на фонарях. Однако параллельно с шумными заседаниями шла какая-то тихая, но очень конкретная работа. Кто-то невидимый, но очень умный и сильный брал под контроль воинские части, своими силами разбирался с провокаторами, направлял людей на рытьё окопов и строительство баррикад, налаживал контакты с профсоюзами. О масштабах этой невидимой, но осязаемой работы говорит одна цифра – было поставлено под ружьё около шестидесяти тысяч человек.
Союз шоферов обеспечил транспорт, рабочие громили кадетские газеты или исполняли роль цензоров, а большевики, моментально материализовавшиеся во всех антикорниловских комитетах, выбили из правительства разрешение на вооружение рабочих отрядов и принялись за их обучение.
29 августа в столицу прибыли матросы из Кронштадта и взяли под охрану важнейшие объекты: ну, пытайте своё счастье, корниловцы, пробуйте восстать!
За всей этой работой стояли три партии: большевики, левые эсеры и анархисты. Те, кто потом будут делать Октябрьскую революцию. При этом, судя по всему, планы на подавление мятежа были разработаны заранее, и притом человеком, хорошо знакомым с такими делами. (Наверняка из корниловского штаба была утечка информации).
Судя по «почерку», реальной работой по защите города руководил Сталин. Почему именно он? А больше было некому. (Ленин сидел в Финляндии и за стремительно разворачивающимися событиями не успевал – впрочем, он одобрил сталинскую деятельность).
Трудно сказать, чем бы всё закончилось, если бы дело дошло до реальных боёв, но корниловские войска до Питера не добрались. ГЕНЕРАЛЪ имел неосторожность нажить себе опасного врага в лице Викжеля – могущественного профсоюза железнодорожников, которых до крайности возмутили его планы относительно железных дорог. Начался саботаж. Путейцы приводили пути в негодность, диспетчера создавали заторы на станциях, машинисты убегали с рабочих мест. Ближе всех к Питеру подошла Дикая дивизия, но и она застряла в 60 км от столицы, на станции Вырица.
Дивизия эта формировалась из горцев Северного Кавказа и была абсолютно непрошибаема для революционной агитации: так, во всяком случае, считали её командиры. К тому же русские горцев побаивались, и потому Корнилов возлагал на это подразделение особые надежды: вот ворвутся джигиты в Питер, уж они делов понаделают, страху наведут!
Одного не учел ГЕНЕРАЛЪ: среди большевиков тоже были кавказцы (Сталин, Орджоникидзе), а также русские, хорошо знающие Кавказ (Сергей Миронович Киров). В итоге самое надёжное корниловское подразделение сложило оружие самым первым…
(продолжение следует).